|
Сега е на мода да се търси всичко друго освен истинския корен за слабостите и пораженията на армията на Русия и на СССР. Ту Сталин бил направил добро на СССР като изклал повечето от офицерите в СА, ту репресираните били най-големите некадърници и вредители, ту се хвърля кал върху велики пълководци от ранга на маршал Жуков....
А Руската армия до революцията и Съветската армия са страдали от едни и същи принципни недостатъци... както и е имала едни и същи силни страни...Това не искат да видят новите пишман-анализатори....Болшевишката революция е само червената дрипа под която се виждат същите стари огромни мускули на руската армия, но се вижда също и все същия и гол и оцвъкан з....к. И за за се премахне една болест, трябва да се постави точна диагноза......за да има само огромните мускули....
Ето един конкретен анализ за една конкретна война:
фон Маннергейм барон Карл Густав Эмиль
Мемуары
Зимняя война
Важнейшие причины провала русскими «молниеносной войны» уже упоминались.
Возможно, к этому стоит добавить кратко, почему сложилось такое отрицательное впечатление о действиях Красной Армии во время Зимней войны, особенно в связи с тем, что в процессе большой войны сыграло значительную роль. Если бы общая оценка боевых действий советских войск в войне против Финляндии не была бы столь отрицательной, Германия едва ли бы так недооценила возможности русского колосса и повторила ошибки Наполеона.
На чем основана была оценка Красной Армии, ставшая всеобщей после советско-финляндской зимней кампании?
Первое, что бросалось в глаза,— это диспропорция между огромным вкладом и ничтожным результатом. Уже в первую неделю войны против Финляндии были брошены неожиданно большие силы. Как уже говорилось, группировка их достигала 26–28 пехотных дивизий, а позднее возросла до 45, из которых 25 сражались на Карельском перешейке и 20— на восточном фронте. Их поддерживали корпусная и армейская артиллерия и отдельные механизированные части. Против нас было выставлено примерно 3000 танков, часть из которых были средними и тяжелыми. Во всей Красной Армии насчитывалось, за исключением дальневосточных, 110 дивизий и 5000–6000 современных танков. Это значило, что почти половина активных дивизий, дислоцировавшихся в европейской части России и в Западной Сибири, были мобилизованы и брошены на Финляндию. Если прибавить к этому специальные войска, то численность противника достигала почти миллиона человек, часть из которых имела опыт ведения войны в Польше.
Интересным частным фактом являлось и то, что войска наступавшего противника были взяты из семи военных округов. Помимо Ленинградского округа войсковые соединения послали Московский, Калининский, Орловский, Белорусский, Харьковский и Одесский округа. Следовательно, только четыре округа европейской части России (Киевский, Волжский и оба Кавказских) не затронула советско-финляндская зимняя кампания. [309]
Неудачи и потери, следовательно, потрясли большую территорию европейской части России.
Характерной ошибкой верховного командования русских было то, что оно начало войну, не приняв во внимание основные факторы ведения боевых операций против Финляндии: характера театра военных действий и оценки противника. Недооценку последнего фактора понять можно в связи с нашей бросающейся в глаза материальной слабостью, но наиболее удивительно то, что русское военное руководство не сообразило, что организация войск слишком тяжела для действий на северной местности в условиях зимы. Как могли войска равнинных районов, хотя и привыкшие к суровым зимам, вести военные действия в лесной местности, которой они и в глаза не видели? В Ленинградском, Калининском и Московском округах у русских имелась возможность обучения войск в условиях, похожих на те, с которыми им пришлось встретиться в Финляндии. Ошибка в оценке сил нашего сопротивления показывает, сколь легкомысленно был разработан план войны и как слепо русские верили в неограниченные возможности современной техники. В этой области их военные теоретики раньше других разработали теории, которые впоследствии применили немцы на равнинах Польши. Но Финляндия— страна лесов, а не Польша!
Естественно, трудно сказать, в какой степени ответственно политическое руководство на вершине советской иерархии за те чисто военные ошибки, которые были допущены в плане войны, операциях и организации. Однако все же можно утверждать, что его влияние было огромно, как и влияние политруков, действовавших в войсках. То, что каждый приказ сначала должен был получить одобрение политического органа, конечно, вызывало задержку и путаницу, а также ослабление инициативности и желания нести ответственность. Такая организация, конечно, не ограничивалась только военными кругами, но борьба за власть с 1935 года была особенно ожесточенной в вооруженных силах, которые во время чистки потеряли своих опытнейших руководителей. Офицерский корпус стал от этого однороднее, но уровень образования кадров и их компетентность значительно снизились. Из офицеров царского периода остались лишь единицы.
Несомненно, политическое руководство следует принять во внимание как фактор, воодушевлявший солдат. Это особенно [310] было заметно на первоначальном этапе войны, когда политрукам приходилось восстанавливать порядок в подразделениях и когда необходимо было всеми средствами заставить не желавшие того части идти в атаку. То обстоятельство, что окруженные подразделения не сдавались, несмотря на холод и голод, тоже в основном результат работы политруков, которые вдалбливали солдатам в голову, что их родных ждет месть, а сами они умрут от пыток, если попадут в руки врага. Во многих случаях, как офицеры, так и рядовые решали лучше застрелиться, чем сдаться в плен. Политруки вмешивались в разработку всех тактических приказов, отдаваемых на основе первых неудач, что приводило к поразительному смешению тактики и пропаганды.
Начальствующий состав русской армии представляли люди храбрые, обладающие крепкими нервами, их не очень беспокоили потери. Для верхних «этажей» командования были характерны нерасторопность и беспомощность. Это находило отражение в шаблонности и ограниченности оперативного мышления руководства. Командование не поощряло самостоятельное маневрирование войсковых подразделений, оно упрямо, хоть тресни, держалось за первоначальные планы. Русские строили свое военное искусство на использовании техники, и управление войсками было негибким, бесцеремонным и расточительным. Отсутствие воображения особенно проявлялось в тех случаях, когда изменение обстановки требовало принятия быстрых решений. Очень часто командиры были не способны развить первоначальный успех до победного финала. Так, нашим войскам на Карельском перешейке— в условиях как позиционной, так и маневренной войны— удавалось то и дело отрываться от противника и переходить на новые позиции. В начальной фазе войны взаимодействие между родами русских войск было более чем недостаточным, но со временем противник обрел необходимый опыт и научился им пользоваться.
Хотя в тактическом плане действия русских были весьма слабыми, противник все же оказался способным маневрировать на узком перешейке намного большим числом войсковых соединений, чем мы предполагали. Одновременно русские наладили и их снабжение. Жестокая и малоснежная зима со своей стороны помогала им. Дороги выдерживали движение даже тяжелой техники, а через озера и болота можно было проложить [311] и новые пути. На протяженном восточном фронте, проходившем по глухим местам, условия— дорожная сеть, расстояния и толщина снежного покрова— были совсем иными и в огромной степени затрудняли как ведение операций, так и снабжение войск.
Русский пехотинец храбр, упорен и довольствуется малым, но безынициативен. В противоположность своему финскому противнику, он привык сражаться в массах. Но если он оказывается вдалеке от командования и теряет связь со своими товарищами, то не в состоянии действовать самостоятельно. Поэтому русские и прибегали, особенно в начале войны, к наступлению большими массами, которые огнем нескольких хорошо расположенных пулеметов скашивались вплоть до последнего человека. Несмотря на это, наступление продолжали волнами, следовавшими одна за другой, с теми же результатами. Случалось, что русские в боях начала декабря шли с песнями плотными рядами— и даже держась за руки— на минные поля финнов, не обращая внимания на взрывы и точный огонь обороняющихся. Пехоте свойственна поразительная фатальная покорность. Русский солдат не обращает внимания на воздействие внешних импульсов и быстро выходит из временного потрясения.
Объяснение ранее упомянутому явлению, готовности пехоты сражаться до последнего в самой безнадежной обстановке, также кроется в психике русского. В истории войн можно встретить лишь редкие примеры такого упорства и стойкости, да и они были показаны древними народами. Правда, здесь сыграл определенную роль политический террор, но все же объяснение следует искать в тяжелой борьбе русского народа с природой, борьбе, которая со временем превратилась в непонятную для европейцев способность терпеть и переносить нужду, в пассивную храбрость и фатализм, которые оказывали и продолжают оказывать влияние на политическое развитие.
Особо следует сказать в этой связи о необыкновенном умении русских закапываться в землю. Этим искусством они владеют в совершенстве, и казалось, что они берутся за лопату совершенно инстинктивно. Вообще, они мастера саперного дела.
Несмотря на долгую службу в армии, у русской пехоты все же есть и масса недостатков. Огонь автоматов и винтовок очень неточен. Хотя многие из дивизий, наступавших на нас, пришли из лесных районов, войска не могли успешно маневрировать [312] и сражаться на местности, покрытой лесом. Если не было компаса, ориентировка вызывала трудности, а лес— союзник финского воина— порождал у русских чувство ужаса. Там свирепствовала «белая смерть», одетая в белый маскхалат финская «кукушка». Однако самой большой слабостью русских войск было неумение ходить на лыжах. Хотя этому обучать стали уже с начала войны, помогло это не очень, ибо технике хождения на лыжах, особенно военной, не научишь за несколько недель. Кроме того, отсутствовало по большей части необходимое зимнее снаряжение, но в этом отношении мы находились в таком же положении.
Артиллерия в царской армии в техническом и тактическом отношении была элитным родом войск. Сейчас уровень, естественно, опустился в связи с недостаточной общей подготовкой офицерского состава, что же касается вооружения, то оно было на уровне современных требований, об этом свидетельствовало удивительно большое количество новейших скорострельных и дальнобойных орудий, а также неистощимый запас снарядов. Помимо артиллерии, входившей в состав полков и штатных легких артиллерийских полков, во многих дивизиях чувствовалось присутствие и дополнительных тяжелых артполков. Кроме того, русские могли при необходимости воспользоваться и поддержкой артиллерийского резерва главного командования.
Как уже было сказано раньше, техника стрельбы и тактика, особенно в начале войны, оставляли желать лучшего. Артиллерия своим огнем плохо взаимодействовала с пехотой. В начальных боях на Карельском перешейке редко случалось, чтобы артиллерия вела огонь концентрированно и при необходимости быстро переносила его на другие участки. В январе дело значительно изменилось в положительную сторону, да и прицельный огонь стал гораздо лучшим. Господствуя в воздухе, русские могли спокойно корректировать огонь артиллерии с наблюдательных воздушных шаров и пунктов управления огнем. Огнем с помощью радио управляли и из танков. Несмотря на недостатки в тактике, именно обилие артиллерии являлось на перешейке основным фактором военных действий русских, но в таком виде она не отвечала требованиям маневренной войны.
Нет никакого сомнения в том, что бронетанковая техника доставила много разочарований противнику. Уже условия местности [313] в Финляндии не давали возможности наносить массированные и глубокие удары, как это предусматривали уставы русских. Танки фактически использовали только в тактических целях совместно с пехотой, но какова была цена такого их применения! Общее проверенное количество уничтоженных и захваченных танков достигло 1600 единиц, или половины всей массы бронетанковой техники, выставленной против нас. Иными словами, почти четверть всех современных танков, которыми располагала Красная Армия. Нельзя забывать и о потере 3000–4000 политически верных и подготовленных танкистов. И все же следует подчеркнуть, что к концу войны взаимодействие бронетанковой техники с пехотой значительно улучшилось. Танки решающим образом повлияли на то, что противнику удалось, в конце концов, прорвать нашу оборону. Большую роль в этом сыграли 28– и 45-тонные танки, вооруженные двумя пушками и четырьмя-пятью пулеметами.
До войны считали, что советская авиация находится на высоком уровне. И мы, поэтому ожидали, что русские будут иметь превосходство в воздухе и будут наносить сокрушительные удары по войскам, городам, заводам и транспортным коммуникациям. Испытать все это нам довелось, но, как часто бывает, ожидаешь худшего, а на деле оказывается, что больше придумываешь.
Оказалось, что новых моделей самолетов не было. Видимо, они существовали лишь как прототипы, а самолеты, выставленные против нас, были старыми и по большей части тех типов, которые Советский Союз поставлял в Испанию, когда там шла гражданская война. В предшествующие годы авиапромышленность не стояла на одном уровне с развитием в остальном мире, поскольку политические чистки вырвали из авиационных научно-исследовательских учреждений и заводов лучшие кадры. То же самое касается и самих ВВС, высшие начальники которых исчезли, так же как и огромное число специалистов на всех ступенях военной иерархии. Тем самым по военно-воздушным силам был нанесен удар, последствия которого проявились во время Зимней войны.
Бомбардировочная авиация вступила, таким образом, в войну, имея на вооружении, с одной стороны, двухмоторные СБ-2 и ДБ-3, с максимальной летной скоростью 350 километров в час, а с другой— ТБ-3, скорость которых не превышала 220 километров в час. Штурмовики и разведывательные самолеты [314] летали со скоростью, чуть превышающей 300 километров в час. Следовательно, названные типы были значительно слабее новейших истребителей того времени, вооружение которых, как правило, было сильнее, а крейсерская скорость примерно 480 километров в час.
Истребительная авиация, на вооружении которой были самолеты типа И-16 (430 километров в час), была не в лучшем положении. Расчетного запаса бензина этих машин хватало лишь на полчаса полета, в связи с чем они не могли сопровождать бомбардировщики в полетах на дальние расстояния, а это явилось причиной того, что в начальный период войны было сбито огромное количество бомбардировщиков. Позднее на истребителях стали устанавливать дополнительный бак с бензином. Повлияло на большие потери и шаблонное, негибкое маневрирование летчиков, а также их неспособность уклоняться от огня зенитной артиллерии, доля которой в поражении воздушных целей составила 38 процентов, и случалось, что один финский истребитель за несколько минут сбивал шесть самолетов из группы в девять бомбардировщиков. Но это исключительный случай.
Бомбардировочная авиация базировалась в Эстонии, в окрестностях Ленинграда, в Олонце, в Беломорской Карелии, откуда можно было долететь до любого пункта на территории Финляндии. Такая разбросанная группировка предоставляла русским определенное преимущество, ибо погода редко препятствовала полетам со всех аэродромов сразу. ВВС Советского Союза хорошо справлялись с трудностями, порождаемыми суровой зимой: пригодился опыт, полученный при полетах в арктических условиях. Исключительно ясная погода января и февраля позволила наносить гораздо больше бомбовых ударов, чем можно было предполагать в погодных условиях обычной зимы.
Несмотря на огромную численность (примерно 2500 самолетов), советские ВВС не оказали решающего воздействия на ход войны. Удары, наносимые по войскам с воздуха, особенно в начале войны, были робкими, и бомбардировки не смогли сломить волю нации к обороне. Тотальная воздушная война встретилась в нашей стране со спокойным и критически мыслящим народом, которого угроза извне закаляла и объединяла. И все же потери были довольно велики, так как всего было сброшено около 150000 фугасных и зажигательных бомб общим [315] весом примерно 75000 тонн. Было убито более семисот гражданских лиц, а ранено вдвое больше. Работа по защите населения не прошла впустую.
Стратегическую задачу— разорвать наши внешние коммуникации и добиться развала движения транспорта— русским выполнить совсем не удалось. Наше судоходство, сконцентрированное в Турку, не было парализовано, хотя город и бомбили более 60 раз. Трудно понять, почему русские для этой цели не сосредоточили легкие подразделения флота в портах Балтики, но объяснить это, пожалуй, можно лишь тем, что они с самого начала рассчитывали на «молниеносную войну». Единственным путем, связывающим Финляндию с заграницей, была железная дорога Кеми-Торнио. По ней шла самая большая часть экспорта и завоз военного оборудования. Этот путь остался целым и невредимым до самого конца войны. Правда, некоторые железнодорожные перевозки приходилось совершать в ночное время, но в основном железные дороги с честью справились со своими задачами. Небольшие повреждения, наносимые им вражеской авиацией, быстро ликвидировали. Производство военного снаряжения также шло без больших срывов.
Результаты воздушных налетов, бесспорно, не соответствовали тому напряжению, которое пришлось пережить нашему народу. Но во что встала воздушная война русским?
По данным Ставки, было сбито 684 самолета, однако в соответствии с проверенными впоследствии сведениями военных дневников это число увеличилось до 725, кроме того, шведские летчики сбили в Лапландии 12, да шведская зенитная артиллерия уничтожила 10 машин. «Уверенными» случаями считали сбитие только тех самолетов, которые упали или совершили вынужденную посадку на территории Финляндии, а также тех, место или причину падения которых можно было достоверно доказать. К «неуверенным» относили случаи, когда наблюдали попадание или видели, что самолет падает, по большей части оставляя за собой дымовой след, но нельзя было установить место его падения. В последнюю группу было отнесено 103 машины, и ясно, что большая часть их либо разбилась, либо серьезно была повреждена. Если к тому же учесть, что, как минимум, 5 процентов от общего количества самолетов, как и у нас, гибнет от неисправности или от дефектов моторов, а также по другим подобным причинам, то можно [316] с полной уверенностью считать, что русские потеряли 872 самолета, а если добавить и «неуверенные случаи», то потери составят 975 самолетов. В этой связи вклад нашей зенитной артиллерии заслуживает особого упоминания. Она в общей сложности сбила 314 машин и повредила более 300. Число выстрелов относительно одного сбитого самолета в среднем составило 54, а у автоматического оружия— 200, что следует считать хорошим результатом. Потери летного состава у противника были в 2–3 раза больше, чем потери среди нашего гражданского населения. Такая воздушная война не стоит свеч!
На пороге 1940 года у Советского Союза, по расчетам, в европейской его части, было примерно 5000 самолетов первой линии, примерно половина из них была задействована в войне против Финляндии. Из этих последних уничтожена была примерно половина. Потери были тем более чувствительны, поскольку большинство из сбитых машин представляло новейшие советские модели. В конце февраля все больше стало появляться самолетов старых моделей. Напряженность обстановки характеризовало то, что противник был вынужден слать на фронты в Финляндию самолеты с довольно далеких баз, вплоть до Дальнего Востока.
В финских ВВС в начале войны было всего лишь 96 машин, и из них большая часть устаревшие. Общее число самолетов во время войны достигло 287 машин, из них 162 истребителя. Мы потеряли 61 самолет, или 21 процент всего их количества.
13 марта 1940 года я в приказе сказал, что только число павших у противника составляет примерно 200000 человек. Наркоминдел Молотов, в свою очередь, утверждал, выступая на сессии Верховного Совета 29 марта 1940 года:
«Война с финнами потребовала как от нас, так и от них тяжелых жертв. По данным Генерального штаба, число павших и умерших от ран с нашей стороны составило 48745, а раненых— 158863 человека. Финская сторона пытается преуменьшить количество своих потерь, но оно значительно превышает наши потери. Генеральный штаб считает, что финны потеряли, как минимум, 60000 убитыми, без учета умерших от ран, и 250000 человек ранеными. Исходя из того, что общая численность финской армии составляла 600000 человек, можно утверждать, что она потеряла убитыми и ранеными более половины своего состава»{31}. [317]
В ответ на это следует, прежде всего, сказать, что численность финской армии в течение всей Зимней войны не подымалась до 600000 солдат. В начале войны наша полевая армия состояла из десяти дивизий и различных специальных частей, то есть в ней насчитывалось, округленно говоря, 175000 человек личного состава, а потом численность колебалась между этой цифрой и 200000. Правда, в течение войны в полевую армию влили две новые по численности и вооружению неполноценные дивизии, но это не означало солидного увеличения численного состава армии, так как упомянутыми дивизиями мы едва лишь смогли закрыть потери действующих частей и подразделений. Реальные потери: 24923 убитых и умерших от ран, а также 43557 раненых. Эти тяжелые потери, как видим, даже близко не подходят к цифрам, которые называют советские официальные органы. Если бы случилось так, как утверждают русские, это означало бы, что армия Финляндии вообще оказалась небоеспособной.
Невозможно поверить и в то, что когда-нибудь будут известны точные цифры потерь русских, но суммарный подсчет позволяет подобраться близко к ним.
На протяженном фронте от Ладожского озера до Лапландии полностью были разбиты пять дивизий: 44-я и 163-я дивизии в боях под Суомуссалми, 73-я и 139-я в боях под Толвоярви и Ягаяярви, а также 18-я дивизия и приданная ей 34-я танковая бригада в Кителя. Эти соединения потеряли убитыми и пропавшими без вести в глухих местах в среднем можно считать по 8000 человек на дивизию, или всего 40000, да потери 88-й и 122-й дивизий в Лапландии— 6000 человек. Итого 46000 человек. Уже это число приближается к официальным данным о потерях, опубликованным в России. В районе Кухмо было уничтожено около половины всего личного состава 54-й дивизии и лыжной бригады, высланной ей на помощь. В Кителя 168-я дивизия потеряла третью часть своей численности. К этому надо приплюсовать потери одиннадцати других дивизий во время атак, отбитых в последние дни войны. Таким образом, общее число убитых и умерших от ран солдат двадцати дивизий, сражавшихся на восточном фронте, достигает 75000 человек.
Труднее оценить потери противника на Карельском перешейке. Как уже говорилось, на этом фронте в целом действовало 25 дивизий, и потери их различны: части, атаковавшие [318] плотными рядами подступы к Выборгу и Тайпале, понесли по сравнению с другими более значительные потери в живой силе. По донесениям наших войск потери противника оценивались примерно в 200000 человек. Однако это количество, возможно, весьма завышено, поскольку на линии огня легко запутаться в оценках. И все-таки количество павших солдат противника на перешейке можно оценить примерно в 100000–125000 человек. Приплюсуем это число к числам, поступившим с других фронтов, получим примерно 200000. Эта цифра показывает общие потери русских в течение всей [318] войны.
На величину потерь оказывали влияние два фактора, о которых здесь следует упомянуть, а именно суровая зима и скверное медицинское обслуживание. Постоянный мороз привел к тому, что тысячи раненых замерзли насмерть, ожидая помощи. Русская военно-медицинская служба не смогла по-настоящему отвечать за вывоз раненых и уход за ними, что явилось причиной необыкновенно огромного роста числа умерших от ран. В результате оказалось, что число умерших по сравнению с числом раненых в процентном отношении значительно превысило нормальное соотношение.
Невыгодное общее впечатление от действий советских вооруженных сил подпортило престиж тех кругов, которые находились у власти, и потребовало пропагандистских мер в противовес этому. Так, русские еще во время войны пустили в ход миф о «линии Маннергейма». Утверждали, что наша оборона на Карельском перешейке опиралась на необыкновенно прочный и выстроенный по последнему слову техники железобетонный оборонительный вал, который можно сравнить с линиями Мажино и Зигфрида и который никакая армия никогда не прорывала. Прорыв русских войск явился «подвигом, равного которому не было в истории всех войн», как было сказано в одном из официальных заявлений русской стороны. Все это чушь; в действительности положение вещей выглядит совершенно иначе. Как я уже говорил, оборонительная линия, конечно, была, но ее образовывали только редкие долговременные пулеметные гнезда да два десятка выстроенных по моему предложению новых дотов, между которыми были проложены траншеи. Да, оборонительная линия существовала, но у нее отсутствовала глубина. Эту позицию народ и назвал «линией Маннергейма». Ее прочность явилась результатом стойкости и [319] мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений.
Что касается потерь русских на восточном фронте, то здесь руководители пропагандистских органов, по всей видимости, не смогли изобрести никакого приемлемого объяснения.
Несомненно, русские энергично использовали опыт похода на Финляндию, проводя под руководством маршала Тимошенко реорганизацию вооруженных сил, которые, по словам самого маршала, высказанным военному атташе Финляндии в Москве, «многому научились в этой тяжелой войне, где финны сражались героически». Интересно, что и генералиссимус Сталин говорил о слабых действиях своей армии. Так, в ноябре 1943 года он сказал президенту Рузвельту: «Война с Финляндией показала, что советская армия была недостаточно вооружена и действовала плохо. Поэтому армию реорганизовали, но все равно нельзя сказать, что она в момент нападения Германии была первоклассной»{32}.
Вне всякого сомнения, это верно, хотя военная промышленность Советского Союза в 1940–1941 годах успела произвести неожиданно большое количество современного военного снаряжения. Однако полученный опыт использовать на практике не успели, ибо те же недостатки руководства, тактики и организации, которые были свойственны Красной Армии в войне против нас, проявились и на первом этапе советско-германской войны. Утверждение немецкой пропаганды о том, что финская война дала превратную картину о Красной Армии, безосновательно.
Интересной частной чертой реорганизации Красной Армии явилась ликвидация политического руководства в войсках, во всяком случае, официально, и возвращение генеральских и иных званий с присущими им знаками различия и привилегиями.
В связи с большими поражениями на советско-германском фронте летом 1941 года двухступенчатость руководства вновь была возвращена, и борьба за власть между этими двумя ступенями продолжается, о чем внешний мир знает мало.
|
Оценките на Манерхайм за Съветската армия [re: дядo Mиню]
