|
Нещо подобно пише през 1903 г. за беломорска Македония и известният руски писател А. Амфитеатров:
(стр. 4-8)
… поездъ, повернувъ къ северу, мчится прямо на мраморныя стены южныхъ Родопскихъ горъ и Тартыкъ-Дага, врезывается въ нихъ у Гюмюльджины, и затемъ вся остальная дорога, — покуда не падутъ сумерки, — являетъ, справа и слева, рядъ очаровательнейшихъ картинъ, какими только можетъ подарить путника могучая горная природа. Берега реки Кара-су, — ея теченiю долго, до станцiи Букъ, следуетъ путь,—на мой взглядъ, не менее, а местами, пожалуй, даже более живописны, чемъ берега Арагвы, съ которыми одного характера здешнiй горный пейзажъ.
Только проехавъ и своими глазами видевъ югъ Македонiи, вы можете въ полной мере понять, почему за край этотъ съ такимъ ожесточенiемъ спорятъ и борются столько народностей, каждая объявляя его своимъ. Ведь это же — садъ, сплошной садъ! Вы мчитесь чрезъ рощи дикихъ маслинъ, вызеленивныхъ горы до самыхъ маковокъ. Кровавыя купы цветущихъ айвы, миндаля, персика, белыя осыпныя черешни, груши, яблоки, желтыя, белыя, лиловыя акацiи пестреютъ вокругъ каждаго селенiя на много верстъ вокругъ, а зачастую внезапно являются дикорастущими въ лесахъ по горнымъ скатамъ. Куда вы ни взглянете, всюду цветутъ деревья и обещаютъ богатый плодъ.
Недаромъ македонцы слывутъ первыми садовниками по всему Балканскому полуострову и, въ качестве этомъ, ходятъ на заработки даже въ Румынiю и Грецiю. Какiя огромныя площади тщательно распаханнаго чернозема! Какiе выгоны! Сколько влаги въ долинахъ! По свежимъ, юнымъ зеленямъ ходятъ, важно кивая длинными шеями, чернохвостые аисты... сперва вамъ кажется, что ихъ—десятки, потомъ вы убеждаетесь, что низко взяли—надо считать эту умную птицу, ближайшаго друга южнаго человека, сотнями, и, наконецъ, машете рукою и на сотенный счетъ: тысячи ихъ тутъ, тучи, тьмы темъ.
— Вы увидите, что Македонiя—рай,—говорилъ мне въ Константинополе болгарскiй дипломатъ. — А присутствовавший при разговоре англичанинъ возразилъ:
— Рай-то рай, только населенный чертями.
— Да, къ несчастно, эти проклятые негодяи-турки...—началъ было болгаринъ. Но англичанинъ безцеремонно перебилъ его:
— Все тамъ хороши.
Внешнiй видъ южной Македонiи весьма мало говоритъ объ угнетенiяхъ и страданiяхъ. Крестьяне не кажутся забитыми, одежда ихъ пестра и богата, вокругъ селъ пасется много стадъ, повсеместно слышенъ славянскiй говоръ, о которомъ ученые слависты давно спорятъ и филологически, и политически, — поскольку онъ болгарскiй, топольку сербскiй. Болгарскiя села въ княжестве куда грязнее и беднее. О нашихъ я и не говорю. Увы! мы, спасители народовъ никогда не умели поместить свой рабочiй и земледельческiй трудъ даже и въ вполовину менее пристойный условiя быта, чемъ живутъ наши спасаемые. Когда пылкий вопль Гладстона зажегъ Европу сочувствiемъ къ болгарами и наши отцы и дяди, старшiе братья понесли свои буйныя головы за болгарскую свободу подъ турецкiй обухъ на окопы Плевны, на гору св. Никола-я,— мы знаемъ, какое удивленiе, близкое къ разочарованiю, постигало участниковъ этого крестоваго похода, по прибытiи ихъ въ угнетенную Болгарiю. Ждали видеть людей нагихъ и босыхъ, безъ крова, безъ пищи, разоренныя села, вытоптанныя поля, цепи, трупы, эшафоты. Вместо того, видели тучныя пажити, виноградники, долины розъ и богатаго мужика-скопидома, которыя волкомъ смотрелъ на освободителей и дралъ съ нихъ втридорога за каждую курицу, за каждыя стаканъ вина, за каждый кусокъ хлеба.
До сихъ поръ не редкость слышать въ военномъ обществе, когда офицеры русско-турецкой войны вспоминаютъ свое пребыванiе за Дунаемъ:
— Помилуйте! да намъ иной разъ прямо за себя неловко становилось: мы, безсапожные, нищiе, съ командами, набранными по голоднымъ недоимочнымъ деревнямъ, пришли спасать отъ угнетенiя страну, где самый бедный мужикъ богаче самаго богатаго нашего мiроеда. И земли у нихъ много, и культура земли несравненно выше нашей, и порядокъ хозяйства земельнаго настолько устроенъ, что— не успела кончиться война — какъ знаменитейшiй народникъ русскiй, Глебъ Успенскiй, уже кололъ глаза русскому земельному нестроенiю болгарскимъ благоустройствомъ.
Сейчасъ Болгарiя уже неспособна возбудить въ новомъ человеке недоуменiя такого рода. Время, когда въ Болгарiи «запасшися крестьянинъ хлебомъ, елъ добры щи и пиво пилъ», осталось позади. Рядъ неурожаевъ, тяжелые налоги, филоксера разорили болгарскаго мужика. Легче ему, конечно, чемъ русской сермяге-освободительнице, а все же куда не легко. Сейчасъ болгарскiй мужикъ видитъ мясо дважды въ годъ, а обычную пищу его составляетъ круглый хлебъ, въ которомъ, съ макушки, продолбятъ дырку, въ дырку натопчутъ краснаго перца,—вотъ и весь обедъ. Въ рабочее время,—вместо былого вина,—пьютъ воду, закрашенную несколькими каплями уксуса. Не жирно! завидовать нечему!
. . .
И думается мне, что, ввалившись подъ штыками въ озерныя долины Монастира или на заливные луга по Вардару, «святая серая скотина» болгарская будетъ удивлена македонцами не меньше, чемъ «святая серая скотина» русская удивлялась въ 1877 году болгарамъ. Потому что скрыни одного македонскаго болгарина достаточно, чтобы сделать зажиточными три болгарскихъ мужицкихъ семьи изъ княжества. Потому что македонская крестьянка носитъ на плечахъ самодельный костюмъ, стоящiй, безъ украшенiй, шестьдесятъ-восемьдесятъ франковъ, и такихъ костюмовъ у нея не менее пяти-шести, а у более зажиточныхъ и, следовательно, более располагающихъ свободнымъ временемъ для рукоделiя, ихъ бываетъ за дюжину. У девушки въ Ускюбе, которая согласилась продать мне одинъ изъ своихъ приборовъ, ихъ оказалось восемнадцать! Продаютъ неохотно, трудно найти продажную «кошулю»,—такимъ образомъ, у каждой бабы въ скрыне уже виситъ мертвый капиталъ, не ищущiй себе ни приложенiя ни движенiя. Желалъ бы я видеть въ Россiи крестьянку, которая могла бы похвастаться, что у нея въ клети одежи на 400-1,000 франковъ, т. е. на 150-350 рублей! И заметьте: это только одежа, шитая шерстью. На праздникахъ Святой Недели, посещая македонскiя села, я поражался монистами, цепочками и пр., какихъ понавешивали на себя местныя красавицы,—все безъ исключенiя. О такихъ убранствахъ мы, современное русское поколенiе, знаемъ лишь преданiя изъ «Вечеровъ на хуторе близъ Дикальки», изъ повестей Квитка Основьяненка, да, пожалуй, изъ эффектныхъ прикрасъ, которыми наполнилъ Печерскiй свои описанiя раскольничьяго Поволжья. Для насъ это — дела давно минувшихъ дней, преданья старины столь глубокой, что въ нее даже и не верится: да неужто же, молъ, было когда-нибудь и могло быть нечто подобное? Цепь въ три ряда тяжелыхъ меджидiэ на груди, две цепи меджидiэ отъ косъ къ рукавамъ... это—не украшенiя, серебряныя вериги какiя-то!
Редактирано от Kroraina на 18.02.19 15:50.
|
[