от мен да мине, този път на руски.


1889

Осень.

С Пьером 1. Поднимаемся на шестой этаж дома по улице Monsieur-le-Prince в поисках помещения, где можно было бы уединиться. Там, наверху, большая комната, кажущаяся еще просторнее из-за отсутствия мебели. Слева от двери потолок падает наискосок, как в мансарде. В самом низу лестница приближается к люку, ведущему на чердак, который тянется вдоль дома под черепицей. По другую сторону, окно, расположенное на уровне груди, позволяет наблюдать поверх крыш Медицинской Школы, поверх Латинского квартала, на протяжении потери взгляда, серые дома, Сену и Нотр-Дам в лучах заходящего солнца и, совсем вдалеке, Монмартр, едва различимый в подступающих сумерках.

И мы воображаем существование в такой комнате бедного студента, с его единственным счастьем вольного труда. И у его ног, за его столом, Париж. И запереться тут, с мечтой о своем творении, и не выходить, пока оно не закончено.

Этот крик Растиньяка, летящий над Городом, над высотами Пер-Лашеза: «И теперь..., нам двоим!».


1890

Январь.

Визит к Верлену 2.


17 июня.

Вчера я провел вторую половину дня с Анри де Ренье; я люблю его безмерно. Потом с Мануэлем; мы говорили друг другу пошлости. Этим утром я упустил Гюисманса. Написал очень длинное письмо Полю Валери. Завершил день с верным другом 18. Именно с ним я люблю бывать больше всего, мы бесконечно вдохновляем друг друга.


18 июня.

Читаю Стендаля, сидя перед кафе (площадь Медичи), и удостоверяюсь в том, что это место восхитительно не подходит для работы. Нужно сделаться недосягаемым.


23 июня.

Воскресенье я провел с Марселем Друеном в шавильском 19 лесу. Марсель Друен — человек, которого я ценю и, возможно, люблю больше всех на свете. Мы чудесно воодушевляем друг друга, когда оказывамся вместе; мы хорошо влияем друг на друга. Он устал от экзаменов. Мы спали вдвоем на траве. Я читал ему свои заметки о Бретани.

Я опять становлюсь Вальтером; и тем лучше. Определенно, нет ничего прекраснее благородства души; прекраснее? — нет, следовало сказать — возвышеннее.


25 июня.

Повидался с Луисом. Помилуйте! Неужели мы собираемся помириться?

Он разодрал мое письмо у меня на глазах! Почему? Оно было совершенно искренним. Уже трижды мы пускались в обстоятельные объяснения; мы уже приобрели этот болезненный опыт; мы не в состоянии друг друга «слышать»; с тех пор близость невозможна. К чему же начинать опять? Я остался бы его другом; но зачем ему это? когда я не ценю больше его остроумных и парадоксальных рассуждений и не испытываю от них больше ничего, кроме усталости и скуки... ох, скуки!


10 июля.

Я опять начинаю писать. Перерыв вызван малодушием. Я стану, из гигиенических соображений, заставлять себя писать каждый день по нескольку строк.

Юзес, 29 декабря.

Господи, я возвращаюсь к тебе, ибо верю, что все суета, кроме познания тебя. Проведи меня твоими путями света. Я следовал извилистыми дорогами и, думаю, обогатил себя ложными благами. Господи, будь милостив ко мне: только то есть благо, что исходит от тебя. Я хотел обогатиться, и я обеднел. После каждого такого переживания я чувствую себя нищим. Я припоминаю другие свои дни; дни молений. Господи, веди меня, как прежде, твоими путями света. О Господи, огради меня от зла. Дабы душа моя опять смогла стать возвышенной, чтобы стала она обычной; ох! только бы не были тщетными эти боренья прежних дней, мои мольбы...