Не си била... / Хоби, Развлечения / Готварски рецепти

Стьопа размърда пръстите на краката си и се досети, че е легнал с чорапи, прокара трепереща ръка по бедрото си, за да установи дали е с панталон, или не, но не можа да разбере.
Най-сетне му стана ясно, че е изоставен, самотен, че няма кой да му помогне, и реши да стане, каквито и нечовешки усилия да му струва това.
Стьопа разлепи слепените си клепачи и видя, че се отразява в огледалото като човек с щръкнала на всички посоки коса, с подпухнала, обрасла с черна четина физиономия, плувнали в тлъстина очи, с мръсна риза и вратовръзка, по наполеонки и по чорапи.
Такъв се видя в огледалото, а до огледалото видя непознат човек, облечен в черно и с черна барета.
Стьопа седна на леглото и опули, доколкото можеше, кръвясалите си очи срещу непознатия.
Мълчанието наруши този непознат, той произнесе с нисък, тежък глас и с чуждестранен акцент следното:
- Добър ден, пресимпатични Степан Богданович!
Настъпи пауза, после Стьопа с огромно усилие изрече:
- Кой сте вие? - и се изненада, че не може да познае гласа си. Думата "кой" произнесе с дискант, "сте" - басово, а от "вие" изобщо нищо не се получи.
Непознатият дружелюбно се усмихна, извади голям златен джобен часовник с брилянтен триъгълник на капака, който иззвънтя единайсет пъти, и каза:
- Единайсе. Точно един час ви чакам да се събудите, понеже ми казахте да бъда тука в десет. Ето ме!
Стьопа напипа на стола до кревата панталона, прошепна:
- Извинете... - обу го и помоли с дрезгав глас: - Припомнете ми, моля ви, името си.
Беше му трудно да говори. На всяка дума сякаш някой забождаше в мозъка му игла и му причиняваше адска болка.
- Как! Забравили сте дори името ми? - непознатият се усмихна.
- Простете... - изхриптя Стьопа и усети, че махмурлукът го дарява с нов симптом: стори му се, че подът до леглото потъна някъде и ей сега ще полети и той надолу с главата при дяволите в преизподнята.
- Скъпи Степан Богданович - заговори посетителят, като се усмихваше проницателно, - никакъв пирамидон няма да ви помогне. Придържайте се към старото и мъдро правило, че клин, клин избива. Единственото, което ще ви върне към живот, са две чашки водка с нещо пикантно и топло за мезе.
Стьопа беше хитър човек и колкото и да му беше лошо, съобрази, че щом са го сварили в такова състояние, трябва да си признае всичко.
- Откровено казано - с мъка обърна той език, - аз снощи малко нещо...
- Нито дума повече! - отвърна посетителят и се дръпна встрани заедно с креслото.
Стьопа видя облещен, че на масичката е сложена табла, а на нея филии бял хляб, пресован чер хайвер в купичка, чинийка мариновани бели гъби, нещо в тенджерка и най-сетне водка в тумбестата гарафа на бижутершата. Особено го смая фактът, че гарафата беше запотена. Впрочем нищо чудно, тя беше сложена в легенче с много лед. С една дума, сервирано бе чисто и умело.
Непознатият не допусна изумлението на Стьопа да придобие болезнен характер и бързо му наля половин чаша водка.
- Ами вие? - изписука Стьопа.
- С удоволствие!
Стьопа поднесе с трепереща ръка чашата към устата си, а непознатият гаврътна на един дъх съдържанието на своята: Докато дъвчеше черния хайвер, Стьопа промълви:
- Ами вие, моля... няма ли да си замезите?
- Много благодаря, свикнал съм без мезе - отговори непознатият и отново напълни чашите. Отхлупиха тенджерката, в нея се оказаха кренвирши с доматен сос.
И ето че проклетата зеленина пред очите се стопи.

==================================================

След пет минути председателят седеше до масата в малката си трапезария. Съпругата му донесе от кухнята старателно нарязана солена селда, обилно наръсена с пресен лук. Никанор Иванович си наля голямшка чаша, изпи я, повтори, набоде на вилицата три парчета селда... и в това време някой позвъни. А Пелагея Антоновна внесе димяща тенджера и само като я погледнеше човек, можеше да се сети, че в нея, в огнения борш, се намира онова, от което по-вкусно на този свят няма - кокал с мозък.
Никанор Иванович преглътна лигите си и заръмжа като пес:
- Да пукнете дано! Не може един залък да хапне човек... Не пускай никого, мене ме няма, няма ме. За апартамента им кажи - стига са вдигали врява. След една седмица ще има заседание.
Съпругата изтича в антрето, а Никанор Иванович извлече с черпака от огнедишащото езеро разцепилата се надлъж кост. И в същия миг в трапезарията влязоха двама граждани, а с тях, кой знае защо много бледа, и Пелагея Антоновна. Като погледна гражданите, Никанор Иванович също пребледня и стана.

==================================================

Арчибалд Арчибалдович учуди и келнерите не по-малко, отколкото София Павловна. Той лично отмести стол от масата, канейки Коровиев да седне, смигна на един, нещо прошепна на втори и двама келнери се засуетиха около новите гости, единият от които сложи примуса си на пода до ръждивата си обувка. Старата покривка с жълти петна веднага изчезна от масата, във въздуха се метна и изпращя нова, колосана, бяла като бедуинска чалма, а Арчибалд Арчибалдович вече шепнеше тихо, но много изразително, наведен над ухото на Коровиев:
- Какво да ви предложа? Имам чудесен балък... от конгреса на архитектите го измъкнах...
- Такова... мм... дайте ни изобщо нещо за хапване... мм... - доброжелателно измуча Коровиев и се разположи удобно на стола.
- Разбирам - притваряйки очи, многозначително отвърна Арчибалд Арчибалдович.
Като видяха как се държи с твърде съмнителните посетители шефът на ресторанта, келнерите изоставиха всякакви съмнения и се заловиха сериозно за работа. Един вече поднасяше запалена клечка на Бегемот, който извади от джоба си фас и си го пъхна в устата, друг долетя, зазвънтя със зелените чаши и ги занарежда до приборите - за водка, за вино, и високи, тънкостенни, от които така хубаво се пие нарзан под навеса... не, изпреварвайки събитията, ще кажем... така хубаво се пиеше нарзан под навеса на незабравимата Грибоедова веранда.
- Филенце от ресарка мога да ви предложа - чуруликаше музикално Арчибалд Арчибалдович. Гостът с пукнатото пенсне одобряваше напълно предложенията на командира на брига и го гледаше благосклонно през безполезното стъкълце.
Обядващият на съседната маса белетрист Петраков Суховей, чиято съпруга си дояждаше свинския ескалоп, с присъщата на всички писатели наблюдателност забеляза ухажването на Арчибалд Арчибалдович и беше много, много учуден. А съпругата му, извънредно почтена дама, направо изревнува пирата от Коровиев и дори почука с лъжичката си - защо ни бавят? - искаше да каже... време е да сервират сладоледа! Какво става?
Но Арчибалд Арчибалдович дари Петракова с обаятелна усмивка и прати при нея келнера, а той не напусна скъпите си гости. Ах, умен беше Арчибалд Арчибалдович! И положително не по-малко наблюдателен от самите писатели! Арчибалд Арчибалдович знаеше и за сеанса във "Вариете", и за много други произшествия от последните дни; беше чул, но за разлика от други беше запомнил добре и думата "кариран", и думата "котарак". Арчибалд Арчибалдович се досети веднага кои са неговите клиенти. И реши, разбира се, да не се кара с тях. Ама София Павловна - бива си я! Как само го измисли - да препречва на тия двамата пътя към верандата! Впрочем какво друго да се очаква от нея!
Петракова бъркаше надменно с лъжичката топящия се сметанов сладолед и гледаше с недоволни очи как масата пред двамата облечени като палячовци приказно се отрупва с ястия. Измитите до блясък листа на салатата вече стърчаха от купичката с пресен хайвер... миг, и върху специално доближената отделна масичка се появи запотена сребърна кофичка...
Едва след като се убеди, че всичко е сервирано наистина както трябва, едва след като в ръцете на келнерите долетя захлупен тиган, в който нещо цвъртеше, Арчибалд Арчибалдович си позволи да се оттегли, от двамата загадъчни клиенти, и то след като предварително им прошепна:
- Извинете! За минутка! Да видя лично какво става с филенцето!
Той отлетя от масата и изчезна през служебния вход на ресторанта. Ако някой наблюдател можеше да проследи по-нататъшните постъпки на Арчибалд Арчибалдович, те несъмнено биха му се сторили твърде загадъчни.
Шефът не отиде в кухнята да наглежда филето, ами се запъти към склада на ресторанта. Той го отвори със собствен ключ, затвори се вътре и предпазливо, да не си изцапа маншетите, извади от коритото с лед два тежки балъка, увити във вестник, грижливо ги овърза с канап и ги сложи настрана. После провери в съседната стая дали си е на мястото лятното му пардесю с копринен хастар и шапката и чак тогава се запъти към кухнята, където готвачът старателно приготвяше филетата, които пиратът беше обещал на гостите.
Трябва да кажем, че във всички постъпки на Арчибалд Арчибалдович нямаше изобщо нищо странно или загадъчно и само повърхностният наблюдател можеше да ги сметне за странни. Постъпките на Арчибалд Арчибалдович произтичаха съвсем логично от всичко предшестващо. Осведомеността му по последните събития и преди всичко феноменалният усет на Арчибалд Арчибалдович подсказваха на шефа на Грибоедовия ресторант, че обедът на неговите двама посетители ще бъде обилен и разкошен, но крайно непродължителен. Усетът, който никога не мамеше бившия пират, не го излъга и този път.
Докато Коровиев и Бегемот се чукаха с втората чашка прекрасна, изстудена, двойно пречистена московска водка, на верандата се появи потен и развълнуван хроникьорът Боба Кандалупски, известен в Москва със смайващото си всезнайство, и веднага седна при Петракови. Той сложи набъбналата си чанта върху масата, моментално напъха устни в ухото на Петраков и зашепна там някакви много съблазнителни неща.

Из "Майсторът и Маргарита" - Михаил Булгаков

Съжалявам, но имам текста само на руски.

Роберт Шекли

Па-де-труа шеф-повара, официанта и клиента

Повар

События, о которых я хочу вам рассказать, произошли несколько лет
назад, когда я открыл лучший на Балеарских островах индонезийский
ресторан.
Я открыл ресторан в Санта-Эуалалии-дель-Рио - небольшом городке на
острове Ивиса. В то время в главном городе острова уже был индонезийский
ресторан, и еще один - в Пальме. Но все в один голос твердили, что мой,
безусловно, лучший.
Несмотря на это, нельзя сказать, что дела шли блестяще.
Санта-Эулалия - крохотное местечко, сюда приезжают отдыхать писатели
и художники. Это люди весьма бедные, но они вполне могли позволить себе
рийстафель. Так почему бы им не бывать у меня чаще? Уж явно не из-за
конкуренции ресторана Хуанито или той забегаловки, что в Са-Пунте. Отдавая
должное омарам в майонезе у Хуанито и паэлье в Са-Пунте, хочу тем не менее
отметить, что эти блюда в подметки не годились моим самбала, соте из
курицы и особенно свинине в соевом соусе.
Думаю, что причиной всему - эмоциональность и темперамент людей
искусства, которым необходимо время, чтобы привыкнуть к новому. В
частности, к новому ресторану.
Я сам такой. Вот уже много лет пытаюсь стать художником. Именно
поэтому, между прочим, я открыл ресторан в Санта-Эулалии.
Арендная плата была невысока, готовил я сам, а подавал клиентам один
местный паренек, он же менял пластинки на проигрывателе и мыл посуду.
Платил я ему мало, но лишь потому, что больше не мог. Это был чудо-парень:
работящий, всегда опрятный и бодрый. Если ему хоть немного повезет, он
непременно станет губернатором Балеарских островов.
Итак, у меня был ресторан "Зеленый фонарик", был официант, а вскоре
появился и постоянный клиент.
Я так и не узнал его имени. Американец - высокий, худой, молчаливый,
с черными как смоль волосами, лет тридцати или сорока. Он приходил каждый
вечер ровно в девять, заказывал рийстафель, ел, платил, оставлял десять
процентов чаевых и уходил.
Признаюсь, что насчет постоянного клиента я слегка преувеличил, так
как по воскресеньям он ел паэлью в Са-Пунте, а по вторникам - омаров в
майонезе у Хуанито. Но почему бы и нет? Я сам иногда обедал у них.
Остальные пять вечеров сидел у меня, чаще всего в одиночестве, редко - с
женщиной, порой - с другом.
Честно говоря, я мог бы прожить в Санта-Эулалии, имея одного этого
клиента. Не на очень широкую ногу, но мог. Тогда все было очень дешево.
Разумеется, оказавшись в такой ситуации, когда более или менее
зависишь от одного посетителя, начинаешь относиться к нему с особым
вниманием.
Я жаждал угодить ему и стал изучать его вкусы и пристрастия.
Постоянному клиенту я подавал особый рийстафель - на тринадцати тарелках.
Стоило это триста песет - по тем временам около пяти долларов. Рийстафель
- значит "рисовый стол". Это голландский вариант индонезийской кухни. На
центральное блюдо выкладывается рис и поливается саджором - овощным
соусом. Затем вокруг сервируются такие блюда, как говядина-кэрри,
"сате-баби" - свинина в ореховом соусе, жареная на вертеле, и
"самбал-уданг" - печенка в соусе "чили". Все это дорогие яства, потому что
в основе их - мясо. Кроме того, подаются самбал с говядиной, "перкадель" -
яйца с мясной подливкой и различные овощные и фруктовые блюда. Ну и,
наконец, арахис, креветки, кокосовый орех, жареный картофель и тому
подобное.
Все подается в маленьких овальных мисочках и производит впечатление
целого вагона еды.
Мой клиент обычно ел с хорошим аппетитом и приканчивал восемь или
десять блюд плюс половину риса - отличный результат для любого лица
неголландского происхождения.
Увы, меня это уже не удовлетворяло. Я заметил, что клиент никогда не
есть печенку, поэтому "самбал-уданг" пришлось заменить на "самбал-ати" -
тот же самбал, только с креветками. Креветки клиент поглощал с особым
удовольствием, особенно когда я не жалел его любимой ореховой подливки.
Спустя некоторое время он стал прибавлять в весе.
Это воодушевило меня. Я удвоил порции картофельных палочек и мясных
шариков. Американец стал есть как истинный голландец. Он быстро полнел.
Через два месяца в нем было фунтов десять или двадцать лишнего веса.
Меня это не беспокоило, я стремился превратить клиента в раба моей кухни.
Я купил глубокие миски и подавал теперь удвоенные порции. Я заменил
"сате-баби" на "баба-траси" - свинину в креветочном соусе, так как к
арахисовой подливке клиент теперь не притрагивался.
На третий месяц он перешел границу тучности - в основном из-за риса и
острого соуса. А я стоял у плиты, как органист за пультом органа, и играл
на его вкусовых сосочках. Он склонял над мисками свое круглое и блестящее
от пота лицо, а Пабло крутился рядом, меняя блюда и пластинки на
проигрывателе.
Да, теперь стало ясно: этот человек полюбил мою кухню. Его ахиллесова
пята находилась в желудке, если так можно выразиться. Этот американец до
встречи со мной прожил тридцать или сорок лет на белом свете и остался
худым. Но откуда берется худоба? Я думаю, причина - в отсутствии еды,
отвечающей вкусу данного индивидуума.
Я выработал теорию, согласно которой большинство худых людей -
потенциальные толстяки, просто не нашедшие своей потенциальной пищи. Я
знавал одного тощего немца, который прибавил в весе, когда вел монтаж
оборудования в Мадрасе и столкнулся с совершенно новыми для себя
юго-восточными яствами. И еще одного прожорливого мексиканца- гитариста,
игравшего в лондонском клубе: он утверждал, что полнеет только в своем
родном городе - Морелии; причем во всей центральной Мексике любая другая
пища на него вовсе не действовала, а вот в Оахаке, как бы ни были
превосходны блюда, он неизменно худел. И знал англичанина, который большую
часть жизни провел в Китае. Так вот, он заверял меня, что не может жить
без сычуаньской пищи, что кантонская или шанхайская кухни его совершенно
не удовлетворяют и что различия между кухнями в разных провинциях Китая
гораздо больше, чем в Европе. Этот мой знакомый жил в Ницце, вкушал
провансальские блюда разнообразя их красным соевым творогом, соусом "амой"
и бог весть еще чем. И жаловался мне, что у него собачья жизнь!
Как видите, поведение моего американца вполне объяснимо. Он,
совершенно очевидно, относился к числу людей, не нашедших своей пищи. И
теперь, поедая рийстафель, наверстывал упущенное за тридцать или сорок
предыдущих лет.
Истинный повар должен чувствовать ответственность за своего клиента.
В конце концов повар - тот же кукловод: он манипулирует клиентами, как
марионетками, играя на их вкусовых пристрастиях.
Но я-то не истинный повар, я простой итальянец с необъяснимым
пристрастием к рийстафелю. Самое горячее мое желание - стать художником.
Я продолжал пичкать клиента рисом. Теперь мне казалось, что этот
человек полностью в моей власти. Бывало, ночами я просыпался в холодном
поту: мне снилось, что он поднимает расплывшееся лунообразное лицо и
говорит: "Вашему "самбал-удангу" не хватает пикантности. Дурак я был, что
ел у вас! Наши отношения кончены".
И я безрассудно увеличивал порции, заменил вареный рис на жареный в
масле с шафраном и добавил цыпленка в соусе "чили" с арахисом.
Мне казалось, что мы оба - я у плиты, а он за столом - пребывали в
каком-то бредовом состоянии. Он чудовищно раздался - этакая колбаса, а не
человек, - каждый лишний фунт его веса служил доказательством моей власти.
А затем внезапно наступил конец.
Я как раз приготовил деликатес - "самбал-ати" - чистое безумие с моей
стороны, если учесть вздувшиеся цены.
Но американец не пришел, хотя я задержал закрытие на два часа.
И на следующий вечер он не пришел.
На третий - тоже.
На четвертый день он вошел, неуклюже переваливаясь, и сел за столик.
Ни разу за все время я не заговаривал со своим клиентом. Но в тот
вечер я осмелился подойти, слегка поклонился и вежливо сказал:
- Вы пропустили несколько вечеров, майн херц.
- Да, к сожалению, я не мог прийти, - ответил он.
- Надеюсь, ничего страшного?
- Нет, просто легкий сердечный приступ. Но доктор советовал
отлежаться.
Я поклонился. Пабло ждал от меня указаний. Американец заправил за
воротник гигантскую красную салфетку, купленную специально для него.
Только сейчас я наконец осознал, о чем должен был давно задуматься: я
убиваю этого человека!
Я взглянул на горшки с мясом, на блюда с гарнирами, на горы риса и
острых приправ. Это были орудия медленной смерти.
И я закричал:
- Ресторан закрыт!
- Но почему? - изумился клиент.
- Мясо подгорело, - ответил я.
- Тогда подайте мне рийстафель без мяса, - сказал он.
- Это невозможно, - возразил я. Рийстафель без мяса - не рийстафель.
В глазах клиента появилась тревога.
- Ну так приготовьте омлет - и положите побольше масла.
- Я не готовлю омлеты.
- Тогда свиную котлету - и пожирнее. Или, на худой конец, просто
горшочек жареного риса.
- Майн херц, кажется, не понимает, - сказал я. - Я подаю
исключительно рийстафель и делаю его по всем правилам - или вообще ничего
не готовлю.
- Но я голоден! - воскликнул клиент плаксивым голосом.
- Можете полакомиться омарами в майонезе у Хуанито или паэльей в
Са-Пунте. Вам не привыкать, - добавил я, не в силах удержаться от
сарказма.
- Я не хочу! - закричал он, едва не рыдая. - Я прошу рийстафель!
- Тогда езжайте в Амстердам! - заорал я, сбросил горшки на пол и
выбежал из ресторана.
Я сложил вещи и незамедлительно уехал на Ивису, в самый раз успел на
ночной теплоход в Барселону, а оттуда вылетел в Рим.
Согласен, я был груб с клиентом. Но - в силу необходимости. Надо было
сразу пресечь его прожорливость. И мою собственную беспечность.
Мои дальнейшие странствия не имеют отношения к этой истории. Добавлю
лишь, что на греческом острове Кос я держу лучший ресторан. Я составляю
рийстафель с математической точностью и ни грамма не прибавляю даже
постоянным клиентам. Никакие сокровища меня не заставят увеличить порцию
или дать добавку.
Я часто думаю: что стало с тем американцем и Пабло, плату которому я
выслал из Рима?
Я все еще пытаюсь стать художником.

Официант

Эти события произошли несколько лет назад, когда я работал официантом
в индонезийском ресторанчике в Санта-Эулалии-дель-Рио на Ивисе, одном из
Балеарских островов.
Я был еще мальчишкой, мне не исполнилось и весемнадцати. На Ивису я
попал в составе команды французской яхты. Капитана уличили в контрабанде,
судно конфисковали. Так я остался на Ивисе и переехал в Санта-Эулалию. Сам
я родом с Мальты и обладаю природными способностями к языкам. Жители
местечка считали, что я из Андалузии, а иностранная колония принимала за
местного.
Поначалу я вовсе не собирался долго задерживаться в ресторане
голландца. Слишком уж мизерное жалованье он платил.
Но вдруг я обратил внимание на его пластинки.
У голландца оказалось прекрасное собрание джазовой музыки.
В ресторане был неплохой проигрыватель, усилитель и колонки, по тем
временам - превосходная техника.
Голландец совершенно не разбирался в музыке, даже вовсе не обращал
нее внимания, полагая джаз некоей обеденной атрибутикой - вроде свечей в
серебряных подсвечниках.
Но я, Антонио Варга (он звал меня Пабло), страстно любил музыку. Еще
в детстве я научился играть на трубе, гитаре и пианино. Чего мне не
хватало - так это глубокого и тонкого знания джазовых форм.
Я пошел в услужение к голландцу, чтобы получить возможность постоянно
слушать пластинки, изучать американские идиомы и готовить себя к жизни
музыканта. Он мог бы мне совсем ничего не платить - хватило бы одного Луи
Армстронга.
Я привел пластинки в порядок, расставил их по системе, заставил
хозяина заказать в Барселоне головку с алмазной иглой, переместил колонки,
чтобы избежать искажений, и сам составил несколько отличных джазовых
программ.
Чаще всего я начинал с "Мрачного настроения" в исполнении оркестра
Дюка Эллингтона, затем переходил к Стену Кентону и, чтобы разрядить
обстановку, заканчивал "Прощальным блюзом" Эллы Фицджеральд.
Скоро я обратил внимание, что вся аудитория состоит из одного-
единственного человека, не считая меня и голландца.
Да, у меня появился слушатель - высокий, худой, молчаливый британец,
явный поклонник джаза.
Я заметил, что он ест в соответствии с музыкой - медленно и
меланхолично, если я ставил "Не надо грустить", отрывисто и быстро, когда
звучал "Караван".
Более того, в зависимости от выбираемой мной музыки явно менялось его
настроение. Эллингтон и Кентон возбуждали его: он жевал яростно, отбивая
левой рукой такт. Чарли Барнет действовал расслабляюще, я бы даже сказал,
угнетающе - каким бы ни был темп вещи, британец ел медленно, поджав губы и
нахмурив брови.
Если вы фанатичный меломан и, так же как я, истинный музыкант в душе,
вы поймете завладевшее мной стремление пленить единственного слушателя.
Сперва я прошелся по Эллингтону и Кентону, потому что все еще был
уверен в себе. Мне так и не удалось приучить британца к монументальным
фантазиям Чарли Паркера, а Барнет просто действовал ему на нервы. Но я
привил ему любовь к Луи Армстронгу, Элле Фицджеральд, Эрлу Хейнсу и
"Современному джаз-квартету". Я совершенно точно определил музыкальный
вкус британца и составлял программу на вечер специально для него.
Британец был самозабвенным слушателем. Но за музыку, увы, ему
приходилось расплачиваться: изо дня в день он вынужден был давиться
рийстафелем голландца - жуткой мешаниной из тушеного по-всякому мяса,
чрезмерно острого и однообразно политого соусом "чили". Отвертеться было
невозможно: голландец не любил, чтобы люди торчали в ресторане, не сделав
заказ. Стоило вам войти - и он тут же совал меню, а как только вы доедали
последнее блюдо - выкладывал на стол счет. Может быть, подобное
обслуживание принято в Амстердаме, но в Испании такого не примлют.
Иностранной колонии в Санта-Эулалии, проникнутой испанским духом больше,
чем сами испанцы, это не нравилось. Таким образом, из-за своей грубости и
жадности голландец мог положиться только на одного постоянного клиента -
на англичанина, который в действительности-то приходил слушать музыку!
Немного погодя я заметил, что мой слушатель стал прибавлять в весе.
Поразительно, какое влияние может оказывать джаз! Была здесь и моя
скромная заслуга - ведь программы, которые я составлял, помогали
поклоннику музыки справляться с тяжелым немузыкальным рийстафелем.
Я был тогда молод и беспечен. Я со страстью стремился покорить этого
человека, подчинить его Армстронгу и себе.
Англичанин полнел. Мне следовало бы ставить что-нибудь строгое и
аскетичное, вроде Бейдербека или прочих формалистов диксиленда. Они,
правда, были не в его вкусе, но непременно оказали бы сдерживающее
воздействие. Однако я бесстыдно потакал его желаниям.
Однажды вечером в качестве музыкальной шутки я поставил миллеровскую
"Нитку жемчуга" - милую непритязательную мелодию. И сразу увидел, что
англичанину нравится "свинг".
Конечно, мне бы просто оставить это без внимания. Британец явно
обладал талантом слушателя, но он был музыкально не образован. Я должен
был обучить его, показать то великое, на что способна музыка, однако
вместо этого я потворствовал его сентиментальности: ставил Гленна Миллера,
Томми Дорси, Гарри Джеймса. Я немного приходил в себя, слушая Бенни
Гудмена, и тут же падал на самое дно, беззастенчиво крутя Вэна Мунро.
Это ужасно - иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог
вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его яства.
На самом деле это я заставлял его есть.
Иногда, когда я ставил "Поезд" или, например, "Блюз на улице Бил",
англичанин мрачнел и раздраженно откладывал вилку. Тогда я быстро
переключался на "Нитку жемчуга", или "Грустный вечер" Гленна Миллера, или
"Розовый коктейль для скучающей леди". А то взбадривал англичанина Гарри
Джеймсом или Томми Дорси.
Подобная музыка действовала на него как наркотик. Покачивая в такт
головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А я продолжал
вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
Однажды британец не явился в ресторан.
Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
Наконец он пришел, и хозяин - опасаясь, понятно, за свой основной
источник дохода - осведомился о здоровье британца.
Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко
мне (помню, Стен Кентон наигрывал "Вниз по Аламо"):
- Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить "Луну над
Майами" Вэна Мунро?
- Конечно, с удовольствием, - ответил я и подошел к проигрывателю.
Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю,
буквально убиваю британца.
Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок.
Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали
слизистую его желудка.
- Никакого Вэна Мунро! - крикнул я.
Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин,
удивленный, что я повысил голос.
- Может быть, Гленн Миллер?.. - промямлил англичанин.
- Ни за что!
- Томми Дорси?
- Исключено.
Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
- Ну хоть Дюк Эллингтон! - взмолился он.
- Нет!
- Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! - воскликнул хозяин.
- Поставьте Бейдербека или хотя бы "Современный джаз-квартет"!
Что-нибудь!!!
- С вас достаточно, - сказал я британцу. - Концерт окончен.
И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели,
разбиваясь, лампы.
Клиент с хозяином лишились дара речи.
Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался
до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый
вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною
восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и
уважают как приверженца диксиленда.
И все же на моей совести остался грех - тот самый несчастный
англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным
клиентом?

Клиент

Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке
Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой
душе.
Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала
жена. Детей у нас не было.
Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл
ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила
вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у
Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но ведь даже
самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда царила какая-то
живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная
коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон
плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных
клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был
индонезийцем - оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее
удовольствие было смотреть, как он - гибкий, изящный, быстрый - носится
вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются
греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого,
невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того,
индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился:
такого героя я долго и безуспешно искал.
Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне
гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер
три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской
красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и
перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из
ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился
в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением ждал
следующего вечера.
Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я
терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко
задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых - но почему они
перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений - еда,
музыка... Все, кроме меня.
Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг
необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на
себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида которого
воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр растерял всех
своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь я
просиживал там все вечера.
Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо я
навсегда потеряю уважение к себе.
Я с грохотом отодвинул стул и поднялся - нельзя сказать, что с
легкостью. Повар и официант озадаченно глядели, как я, переваливаясь,
направляюсь к двери.
Повар закричал:
- Я плохо приготовил?!
- Дело не в еде.
Юноша потупился:
- Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
- Наоборот, - ответил я. - Вы радовали меня чрезвычайно. Я сам
оскорбил вас сверх всякой меры.
Они не поняли.
Повар воскликнул:
- Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
Юноша сказал:
- Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
Я остановился в дверях.
- Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
Я вернулся домой, сложил чемодан, вызвал такси и поздно вечером
вылетел с Ивисы в Барселону.
Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде, в
Мексике, с новой женой и двумя детьми.
Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта. Насколько я
понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно, что
мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
Если так, чрезвычайно об этом сожалею.
Я все еще пытаюсь стать писателем.

Перевод В.Баканова